Казни Всеволодовы. Истинный византиец.
И наконец перейдем непосредственно к казням всеволодовым)

Если при описании предыдущих событий войны 1174-1177 гг. все основные наши источники — владимиро-суздальские летописи, новгородские и южнорусские, дают в целом идентичную, различающуюся лишь полнотой рассказа да некоторыми деталями, картину, то когда заходит речь о случившемся вскоре после Колокши, реальность раздваивается. Новгородские и южнорусские летописи пишут об ослеплении Мстислава и Ярополка Ростиславчей по приказу Всеволода. Восходящие же к владимирскому великокняжескому летописанию времен Большое Гнездо летописные своды в этом месте вдруг рассыпаются в странных и путанных разъяснениях того, как владимирцы на третий же день, не успев еще толком отпраздновать победу, раз устроили в городе "мятеж велик", выражая недовольство тем, что пленных князей и бояр держат в порубе живыми и здоровыми, вместо того чтобы немедленно убить или ослепить их. И сразу как только во Владимир доставили и бросили в ту же темницу выданного рязанцами Ярополка — снова возмутились всем городом, "множеством людей и с оружием", якобы, явившись на княжеский двор и настаивая на том, чтобы пленники были ослеплены! Всеволод же, дескать, этому всячески противился и печалился человеческой злобе. Няшка такой.

В позднейших летописях, основанных на владимиро-суздальской традиции, и вовсе говорится, что ослепление Ростиславичей было делом рук толпы, самовольно ворвавшейся в поруб. И даже из города их затем выгнали, якобы, сами владимирцы. Ну, а Всеволод... а Всеволод в этот момент словно в воздухе растворился. Нет его в рассказе летописей и все тут. Рафик неуиноватый.


Разумеется, всем этим россказням веры нет ни на грош. Не то чтобы горожане были в принципе на такое не способны. Мы хорошо знаем, например, как в 1147 году в Киеве толпа растерзала свергнутого и заключенного в монастырь бывшего великого князя Игоря Ольговича. А в 1211-м галичане повесят двоих (троих?) Игоревичей (сыновей главного героя "Слова о Полку...") на крепостной стене. Но рассказ владимирского летописца настолько нелогичен и бессвязен, что единственная его деталь, в которую охотно веришь, это как бы случайно проскользнувшая в речи восставших горожан оговорка: "а се ворози твои и наши Суждалци и Ростовци". То есть кого владимирцы и в самом деле могли требовать у князя выдать на расправу, и воспоминание о чем могло отразиться в сохранившемся в местном летописании рассказе о мятеже, так это пленные ростовские и суздальские бояре — Борис Жидиславич и иже с ним. К ним-то у жителей Владимира, да и других "молодших" городов Залесья, были вполне реальные счеты и все основания полагать себя вправе предъявить их к оплате. И более чем вероятно, что Всеволод пошел навстречу желанию горожан и безо всяких там мятежей, отдав бояр-изменников на расправу толпе. Во всяком случае, с этого момента их имена исчезают из истории.

А вот распоряжаться жизнью Рюриковичей все же имел право только другой член общерусской княжеской семьи, но никак не простецы. Посягательство на эту безусловную прерогативу со стороны "гражан" да даже и бояр не могло бы не привлечь внимание летописцев в Новгороде и на Юге. Однако ж, они молчат. Из чего мы можем сделать однозначный вывод, что инициатива ослепления Ростиславичей целиком и полностью принадлежала Всеволоду.

Да и нетипична была подобная казнь для Руси. Побежденных соперников Рюриковичи как правило либо просто изгоняли, предварительно взяв с них крестоцелование не искать более под собою спорного стола, либо брали в заложники, держа в порубе до выкупа или обмена. Либо же, в крайнем случае, особо опасного оппонента могли постричь в монахи, тем самым вычеркнув его "из мира", то есть лишив права претендовать на мирскую, светскую власть. Убийства или причинения иного серьезного вреда здоровью другого князя по возможности старались избегать. Как бы там ни было, но даже самые отдаленные ветви Рюриковичей воспринимали друг друга как братьев, членов одной большой, пусть и не очень дружной, но семьи. А вот для Византии, где вырос Всеволод, и откуда была родом его мать, подобный способ расправы с политическими противниками был более чем привычен.

Здесь следует сделать небольшое отступление и пояснить, что "ослепление", о котором идет речь в данном случае, не подразумевало чего-то вроде выкалывания или выжигания глаз, как это иногда представляется. Подобная жестокая казнь на Руси именовалась не ослеплением, а "выниманием очей". Ей, к примеру, подверг бояр своего сына Василия Александр Ярославич Невский в 1257 году. Ослепление же подразумевало нанесение ножом, иглой или иным инструментом лишь небольших повреждений роговице глаза, не всегда даже приводивших к полной потере зрения, но делавших человека ограниченно дееспособным. В чем, собственно, и был смысл казни — предполагалось, что с утратой дееспособности человек лишался и политических амбиций. Впрочем, пример двух наиболее известных князей-слепцов в истории Руси — Василько Теребовльского и Василия II Темного — свидетельствует о том, что даже подвергшийся этой процедуре, затем вполне еще мог прожить долгую и насыщенную жизнь, в том числе в полном объеме исполняя княжеские функции.


Примером сомнительной эффективности ослепления оказалась и судьба Мстислава и Ярополка Ростиславичей. Выдворенные Всеволодом из Владимиро-Суздальской земли после свершившейся расправы, они направились в Смоленск, к своим союзникам смоленским Ростиславичам, где в церкви святых Бориса и Глеба на Смядыни (т.е. на месте гибели святого Глеба), согласно новгородской летописи, с ними произошло... чудо прозрения! Вряд ли, впрочем, такое уж чудо и столь уж внезапное. Скорее следует поблагодарить дрогнувшую (либо наоборот твердую и умело отмерившую силу так, чтобы причинить как можно меньше вреда) руку владимирского палача. А быть может, и самого Всеволода, пытавшегося больше напугать племянников, нежели реально их покалечить. И, конечно же, вряд ли это было полное восстановление функций зрения. Однако, показательно, что вскоре после этого новгородцы, хоть и под давлением смоленских князей, но согласились вновь принять на княжение проигравшего очередную битву Мстислава. Ярополк же получил в удел Торжок. Сомнительно, что бы Новгород пошел на подобное, будь они оба в самом деле слепы. Два князя-калеки — это уже перебор, как ни посмотри. То есть у нас нет оснований не верить в "чудо прозрения".

И все же казнь есть казнь, и без последствий она пройти не могла. Говоря о состоянии Ростиславичей после ослепления, новгородский летописец упоминает о "гниющих очах", и, похоже, что по крайней мере для одного из братьев это было отнюдь не преувеличением. Не смотря на частичный возврат зрения вскоре после обретения свободы, здоровье Мстислава было серьезно подорвано. Возможно, что и в самом деле не обошлось без инфекции. Так или иначе, но уже в следующем 1178 году он скончался на новгородском столе. Его место занял было Ярополк. Но Всеволод, сквозь пальцы посмотревший на вокняжение в Новгороде больного Мстислава (к тому же, его задобрили посадив в Волоке Ламском племянника владимирского князя Ярослава Красного, сына Мстислава Юрьевича из палестинского Аскалона), в младшем из Ростиславичей, явно легче перенесшем ослепление, все же усмотрел опасность для себя и отреагировал немедленно. Он арестовал всех новгородских купцов, находившихся в своих владениях, а затем атаковал и сжег бывший до того уделом Ярополка Торжок. Не в последний, кстати, раз.

Не желая обострять отношения со все увереннее показывавшим зубы молодым владимирским князем, новгородцы передумали и отказали Ярополку в столе, вместо него пригласив к себе из Смоленска бывшего великого князя киевского Романа Ростиславича. Того самого, к слову, которого когда-то пытались потеснить князья-изгои четверного союза. Но и тот умер уже в 1179 году, и новым новгородским князем стал его младший брат Мстислав Ростиславич Храбрый. Еще один наш старый знакомец, разгромивший в 1173 году под Вышгородом Бориса Жидиславича и заставивший изгоев отступиться от Киева. Где в это время находился Ярополк, мы точно не знаем. Вряд ли новгородцы рискнули вернуть его в отстраивающийся после "дружеского визита" Всеволода Торжок. Но и, думается, он не покинул новгородскую землю, продолжая вынашивать планы мести владимирскому князю.

Однако, только не смейтесь, "гонки на гробах" в Новгороде тем временем продолжались, и в 1180-м не стало уже Мстислава Храброго. Новгородский стол занял Владимир Святославич, сын черниговского князя (и соправителя-дуумвира киевского великого княжения) Святослава Всеволодовича (один из героев "Слова о Полку..."), вновь уже ранее встречавшийся нам в этой истории — это именно он возглавлял союзных Всеволоду Юрьевичу черниговцев в битвах на Белевском поле (1175) и Колокше (1177). А в 1178 году Всеволод еще и выдал за него дочь своего покойного брата Михалко. Но если вы думаете, что это окончательно выбило почву из-под ног Ярополка Ростиславича, то вы глубоко заблуждаетесь. И забываете о том, насколько сложными и запутанными могли быть отношения родства между Рюриковичами, подчиненные постоянно меняющимся геополитическим соображениям. Дело в том, что уже в 1179-м младшая сестра Владимира Святославича вышла замуж за рязанского князя Романа Глебовича, одного из пленников, взятых Всеволодом и Владимиром на Колокше двумя годами ранее, и о судьбе которых мы, увлекшись Ростиславичами, еще не успели поговорить.

Союз Залесья и Чернигова дал трещину и вот-вот грозил рассыпаться на куски. Ярополк замер в предвкушении. Приближалась развязка.


Окончание следует)